<...>

что же удерживает тебя-то самого быть на белом свете?

какая такая приманка, если так безнадежно в тесноте и беде канавной?

— — — — — — — — — — — — —

а идешь по улице среди каменных домов, скованный камнем вместе с улицей, и вдруг солнце — — и так оно засветит и с чего-то на душе так вдруг радостно станет, идешь, и ничего уж не чувствуешь, все позабыл —

и только свое сердце, все существо

свое образование!

или осенью, когда желтые палые листья несет ветер по тротуару, а там — догорает заря — — и опять точно схватит —

и какая-то радость пронзит душу!

или зимним днем заскрипит снежок — заметет метель — блестнет от фонаря снежинка — — и как огонь обожжет душу —

и все твое существо заиграет от счастья!

или в грозу, когда ломится небо — — или, что то же, как задумаешь исполнить большую задачу и горами катаешь, вот-вот раздавит, вот сорвешься — — а на сердце тоненький лучик —

и опять от радости играет сердце!

и снова тьма и боль и тревога и —

жалоба!

или еще: улыбнется ли кто — так случайно; или заговорит — донесет отдельное слово; или нечаянно взглянет кто — — и от этого взгляда, от этого голоса, от этой улыбки, как перевернет всю душу, и окутает такою небесною негой —

все позабудешь, всю черноту и страх и боль и жалобу и благословишь,

трижды благословишь судьбу!

что это? откуда?

никто ничего не знает! и узнает ли?

или это ангелы Божии сходят в наш ров — и очи их горят в солнце, переливаются в желтых листьях, а в скрипе снега чуется их голос, а в снежинке блестят их белые крылья, а в ломающей грозе шум небесного полета, а в громе скатывающихся гор крепость духа — «святый Боже, святый крепкий!» — и их это свет в скользнувшем взгляде, в нечаянной улыбке, и их это зов в случайно зазвучавшем голосе —

— — — — — — — — — — — — —

— Царь жестоковыйный, терплю и смиряюсь — — эти дары Твои, минуты озарения, эта моя радость —

ради этих минут мы живем, я живу, все потерявший,

живет и будет жить Маша с своим отчаянием,

и все, кто прихлопнут бедой, и все, кто ранен,

все, кому не мил свет, и последняя желанная надежда — смерть,

— Царь жесточайший, только ради этих огненных минут мы все и выносим и боль и беду и болезнь и обиду и клевету. Только потому и кишит канава —

и скажу еще: как ни люто во рву львином и лучше бы вовсе не быть никогда на свете,

а как вспомнишь — — и благословишь!

и как бы ни было невыносимо в канаве, где живем мы дураками — ведь, никто, никто-то по истинной по правде ровно ничего не знает, за что все это, за какую веру или за какую вольность? — а и дураками, а будем жить. Милость Твоя жестока, а дары Твои —

премудрые и милосердные они веют орошающим светом,

как веяли первому человеку в его унижении на трудной земле,

а звездами — нахлывной тоской — пробуждают память — —

от всего моего сердца говорю я, от всей беды моей и беды других, за кем следил в жизни —

звезды! — я вижу, зажглись звезды над нами!

<...>